Филинцива Римма Павловна

Я родилась в Ленинградской области. Когда моя мама была беременна, мы из Ленинграда уехали в Вологду. В документах написано – 1928 год рождения, а я с 1927 года. По паспарту мне 80 лет, а по биологическому возрасту 81 год. Семья у нас была хорошая. Все родственники были интеллигентные люди.
22 июня, когда началась война, мама сказала, что надо уезжать, а папа говорит: «Не надо, мирных жителей не тронут». Но все-таки мы уехали. В это время мне было 13 лет и я собиралась в шестой класс. Взяла с собой все учебники шестого класса и начала проходить курс самостоятельно. Больше с собой мы ничего не брали. Брата в это время отправили повесткой в военное училище. Он и погиб в 1944 году.
Когда мы ехали через Лодейное поле, нас уже начали бомбить. В Лодейном поле был двухэтажный дом, но пол там был гнилой. В этом доме мы жили после бомбежки. Можно сказать, что мы вышли на военную стезю совершенно «голые». Когда мы ехали в поезде, уже начались холода. Разбомбили наш поезд, и мы оказались в лесу всем семейством. В этом лесу оказалось очень много народу.
Наступили холода, но мы оставались в лесу. Кроме нас там было много других людей. Папа выкопал землянку, в которой мы и перезимовали. Всё топилось по-чёрному. Питались растительной пищей: ели ягоды, скребли кору, а из неё родители варили кашу. Я удивляюсь, как же мы выжили. Сухарей мы не сушили, потому что не думали, что будет война, хотя уже народ говорил, что видели колонны с военной техникой.
Потом начали бомбить тот лес, где мы жили. Бомбили очень часто. С этой стороны бомбили наши, а с другой стороны – финны, а посередине оказались мы. Они вели перекрестный огонь через лес, поэтому мы остались живы. Только видели, что летали самолёты, сбрасывали парашютистов. Вдруг утром, в какой-то день, заходит финский солдат в военной форме, а мама моя говорит: «Надо же, у них и рогов-то нет» (было мнение, что фашисты с рогами). Через лес вывели нас на шоссейную дорогу к железнодорожной станции Ковра и погрузили в товарные вагоны. У кого какие-то котомочки были, у меня был портфель с собой, у мамы была котомка. Дома у нас осталась большая библиотека. Мы её не взяли – зарыли в яму под домом, но потом всё пропало. Везли нас, наверно, дня три. Было очень тяжело, дети сильно плакали.
Привезли в Петрозаводск на Голиковку. Была осень, на улице стояла мрачная, дождливая погода. В городе лагерей было шесть или восемь. На Перевалке был шестой лагерь, там поместили меня и моих родных. Нас разместили в бараки. Я, мама, папа и брат жили в комнатке около 10 квадратных метров. Дети, конечно, не так переживали, как взрослые. Питаться нечем, одеваться не во что. Голодно и холодно. Тут пришли финны, составили списки и дали муку. Вкус баланды (каша из муки) я помню до сих пор. Сначала ели без соли, потом стали соль давать. Под страхом расстрела взрослые женщины ходили на поля совхоза имени Зайцева за мёрзлой капустой. И вот однажды нас выгнали всех из бараков на площадь. Вот этот случай был страшнейший. До сих пор я помню окровавленную женщину, которую притащили под конвоем солдаты, положили на длинный стол посреди площади и били розгами за то, что она ходила за мёрзлой капустой. А ведь детей чем-то надо было кормить. Её так избили, что кровь лилась из её спины. А мы, дети, стояли и плакали. Она, конечно, потом умерла. Это было такое устрашение, что не дай Бог уйти за проволоку!
Финны очень чистоплотные и боялись заразных болезней. Они нас всех пропустили через санпропускник. На Достоевского стояла баня, вот в этой бане нас выпарили, продезинфицировали всю нашу одежду и обувь. Мы часто болели, а врачей не было. Несмотря ни на что, жизнь продолжалась.
У меня было огромное стремление к учёбе. Я занималась по своим книгам для 6 класса. Можно сказать, что за 3 года оккупации изучила курс 6 класса.
У финнов не хватало рабочей силы. Они нас начали вывозить за город разбирать разрушенные дома. Здесь находили и одежду, и обувь. Ведь люди уезжали, бросая всё. Мы начали одеваться. Я попала в список «белых детей», евреев они очень не любили. Нас назначили убирать военные казармы, они до сих пор существуют в конце Урицкого (Невского). Там попадались и хорошие люди. Они нас начали подкармливать. Даже давали ведёрки с геркулесовой кашей домой. Я кормила и семью, и соседей. Вот благодаря этому мы и выжили. А ведь многие умирали. Мы мыли посуду, драили полы, но я постоянно думала о том, что если бы был яд, я бы подсыпала его в котёл. Мы были патриотами, хотя ко мне хорошо относились. Потом меня записали на лесозаготовки в Падозеро, а семью не брали, они остались в лагере. Я обратилась к начальнику этой казармы (не побоялась) и попросила, чтобы мне разрешили остаться в этой казарме. Так что мне тут опять повезло. Я осталась в этой казарме.
За водой мы ходили на Онежское озеро в определённые часы. Если не успеешь до определённого времени прийти, то останешься за проволокой. Но потом нашу семью всё-таки с небольшим коллективом отправили в Падозеро на лесозаготовки. Вот тут уже страшно было. Там отряд был очень жестокий. Если не выполнит норму взрослый человек – его били. Нас, детей, на работу в лес не брали.
Мы были молодые, отчаянные, и под страхом убегали на танцы. В лесу был какой-то сарай, где мы танцевали. Молодость своё брала. В это время до нас стали доходить слухи, что приближаются наши войска. Наши парни (и мой брат родной в том числе) каким-то образом устроили побег. Их в лесу поймали, хотя наши самолёты уже летали, и повезли в Финляндию. Финны стали всю молодёжь отправлять в Финляндию. Меня тоже должны были забрать, но меня мама спрятала в подвале. И вот приходит финн, ему, наверно, сказали, что в этом доме осталась девушка. Но мама есть мама. Она на него бросилась, стала плакать, уговаривать, и он махнул рукой и ушёл. Пожалел. Падозеро опустело. Успели спрятать ещё одну девочку. Когда мы выходили на улицу, на нас смотрели как на врагов, потому что всю молодёжь увезли, а мы остались. Но потом наши парни во время бомбёжки сбежали и через 5 дней вернулись.
Потом мы узнали, что наши подходят к Петрозаводску.
Я всё-таки ценю некоторых финнов. Вот начальник нашего посёлка дал всем муки и хлеба и предупредил нас о том, что придёт карательный отряд, который либо всех расстреляет, либо вывезет в Финляндию. Но карательного отряда не дождались, мы побежали навстречу нашим войскам. Что удивительно, когда мы, ребятишки, бежали - ничего не боялись. А после нас на этой дороге было очень много взрывов. Дорогу финны заминировали, и погибло очень много народа. Вот так мы освободились. Страшное было время, остались грустные воспоминания. Но потом мы перебрались в Петрозаводск в пятый посёлок. Стали обживаться. Это был 1945 год.
Брат пошёл в военкомат, ему было 20 лет. Мне было 17, я пошла работать и учиться в 7 класс в вечернюю школу, потому что 6 класс я закончила в лесу. Для меня счастье – идти в школу. Вечером темно, на Первомайском проспекте ни огонька. Все большие дома были разрушены, остались только деревянные. В школу ходила с удовольствием. Коптилка была в школе, коптилка была дома. Вот такая была юность. Тяжело было, но была радость победы. Когда объявили победу, целовались и обнимались незнакомые люди. Кричали: «Победа!».
Начали восстанавливать город. Таскали цемент и кирпичи. Восстанавливали железнодорожную станцию, электростанцию. Где сейчас находится Русский драматический театр, тогда были одни развалины. И всё это мы разбирали и восстанавливали после страшной разрухи. Были и мародеры, которые грабили квартиры и богатели. Мы знали таких людей.
Я работала и училась, закончила 10 классов, подала заявление в военную медицинскую академию (хотела стать врачом), но мне сказали, что девушек не принимают. Увидела объявление, что принимают документы в Ленинградский сельскохозяйственный институт. Подала документы. Конкурс был очень большой: 5 человек на место. Все хотели учиться. После окончания института в 1954 поехала в Шушкодом Костромской области. В Петрозаводск вернулась по вызову дяди, который работал на опытной станции. В Петрозаводске жила 22 года на Первомайском проспекте, потом дали квартиру на улице Ленинградской, а затем переехала в Новую Вилгу. Работала на опытной станции.
Были молодыми, мечтали о будущем, надеялись на лучшее.
Жизнь прошла быстро, даже не заметили.
В Новой Вилге я начала работать с 1960-го года. В Вилге в то время дома были деревянные. Все эти дома начали строиться еще при А.И. Петрове. Александр Иванович был очень энергичным человеком.
Здание опытной станции мы строили сами. Кирпичи собирали, мыли окна, полы. Я была комсомолкой, но в партии я не была, секретарь у меня спрашивал: «У вас нет врагов народа?», а я спокойно отвечала: «Папа мой был врагом народа. Его арестовали из-за того, что он был раскулачен». Он был враг народа, из-за этого я не пошла в партию. Сейчас он реабилитирован.
Мы жили в Ленинграде, а у папы был дом на Вологодчине. Когда папу раскулачили и стали притеснять как врага народа, мы уехали в Лодейное поле. Ездили мы с ним сдавать серебряные ложки, чтобы нас всех прокормить. У мамы было 2 холостых брата (один – профессор, другой – главный инженер), и они присылали дорогие вещи своим сёстрам. А мама меха и дорогие вещи берегла для меня. Тётя Катя вначале была арестована как шпионка, она изучала немецкий язык. Однажды чей-то сынок сказал: «Не буду учить немецкий, они – фашисты». А она ответила: «Немецкий язык – не фашист, немецкий язык будет жить всегда». А у него папа был где-то в верхах, и ей дали 15 лет. Просидела она в Кирилловской тюрьме в Вологодской области два года. Привезли живые мощи. Она настолько была худая, что весила всего 28 кг.
Так что судьба нашего поколения была очень тяжёлой, но я зла на советскую власть не имею. Всё-таки нам дали бесплатное образование и лечение бесплатное. Я очень люблю стихи. Мы жили в пятом посёлке, дорога там была длинная. Идёшь, стихи читаешь, чтобы время короталось. Было время, когда я всего Евгения Онегина знала.
Я пела в железнодорожном хоре, а потом в институтском. Потом еще несколько лет у Людмилы Николаевны Лихторович в хоре пос. Новая Вилга. Моя личная жизнь не очень удачалась. Я одна воспитывала свою дочь. Она сейчас детским врачом работает. Катя, моя внучка, окончила школу с серебряной медалью, затем окончила университет, работает программистом.
Мой общий стаж работы - 56 лет.
Вот такая у меня была жизнь.